109

Бельбо совершенно запутался: все было абсолютно ясно. Алье поверил в его историю, захотел его карту, подстроил ловушку и теперь держит его в кулаке. Или Бельбо отправляется в Париж рассказывать все, что знает (о том, что он ничего не знает, знал только он; я уехал, не оставив адреса, Диоталлеви умирал), или же на него спускают со сворки всю полицию Италии.

Как Алье мог унизиться до такой грязной проделки? Зачем ему это? Схватить за шиворот старого дурака, отвести в квестуру, только таким образом Бельбо сможет выбраться из этой сумасшедшей истории.

Он вызвал такси и отправился в переулок у площади Пиола, в знакомый особнячок. Окна закрыты, на ограде картонный прямоугольник квартирного бюро: СДАЕМ. Да что ж это делается. Ведь еще на прошлой неделе Алье обитал тут, отвечал на телефон… Бельбо обратился в соседний особняк.

— Этот господин? Переехал только вчера. Не знаю, куда именно он переселился, мы с ним едва раскланивались, он вел уединенную жизнь и вообще, кажется, его никогда не бывало в Милане.

Оставалось квартирное бюро. Но там даже имени Алье никогда не слыхали. Особняк был нанят в свое время одной французской фирмой. Платежи поступали регулярно, через банк. Контракт был расторгнут нанимателем в одностороннем порядке за двадцать четыре часа, причем клиент потерял право на возвращение залоговой суммы. Все отношения с клиентом совершались в письменной форме, представителем французской стороны выступал господин Рагоцкий. Больше в бюро ничего не знали.

Так. Не укладывается в голове. Раковский или Рагоцкий, в любом случае — таинственный знакомый пропавшего полковника, разыскиваемый проницательным следователем Де Анджелисом, разыскиваемый Интерполом, спокойно нанимает себе дома в Милане. В нашем воображении Раковский полковника Арденти выступал реинкарнацией Рачковского из Охранки, а тот в свою очередь — воплощением вездесущего Сен-Жермена. Но Алье-то был при чем?

Бельбо возвратился в издательство, проскользнул к себе в кабинет и сел думать.

Было от чего сойти с ума, и Бельбо был уверен, что он с него уже сошел. И рассказать некому, и спросить совета невозможно. Вытирая пот, он машинально перекладывал рукописи на столе, последнюю поступившую стопку — и на случайной странице ему бросилось в глаза имя Алье.

Он уставился на первый лист. Сочинение очередного одержимца. «Вся правда о графе Сен-Жермен». Вернулся к странице в середине. Там сообщалось, что согласно биографии Шакорньяка, Клод-Луи де Сен-Жермен [129] выдавал себя за господина де Сюрмона, графа Солтыкова, мистера Уэллдона, маркиза де Бельмар, князя Ракоши или Рагоцки и так далее, однако подлинные его фамильные имена были граф де Сен-Мартен и маркиз д'Алье — по названию пьемонтского имения его предков.

Прекрасно, теперь Бельбо мог быть совсем спокоен. Мало того что полиция его ловит по неопровержимому обвинению в терроризме, мало того что План оказался правдой, да еще и Алье улетучился за сорок восемь часов, но ко всему вдобавок этот Алье — никакой не псих ненормальный, а бессмертный граф Сен-Жермен собственной персоной, и никогда ни в малейшей степени не пытался это скрывать. Единственное, что оставалось чистой правдой в водовороте лжи, который бурлил вокруг него — это его имя. Хотя нет, имя тоже было неправдой, Алье был не Алье, но не имело значения, кем он был на самом деле, так как в течение многих лет он вел себя как действующее лицо истории, которую мы выдумали гораздо позже.

В любом случае альтернатив не имелось. После исчезновения Алье Бельбо не мог указать полиции лицо, вручившее ему чемодан. Если даже полиция поверила бы ему, выходило, что чемодан он получил от человека, находящегося в розыске по обвинению в убийстве, и что он этому находящемуся давал работу в течение как минимум двух лет. Хорошее алиби.

Но хуже того. Чтобы элементарно интерпретировать случившиеся события, которые и без того напоминали детектив — а между тем необходимо было их разъяснить, как для себя, так и для полиции — следовало отправляться от таких предпосылок, которых никак не могло быть. То есть надо было принять за данность, что План, изобретенный нами, совпадает тютелька в тютельку, вместе с финальным аккордом — выдуманной погоней за нереальной Картой — с действительно существующим Планом, в котором на самом деле участвуют и Алье, и Раковский, и Рачковский, и Рагоцкий, и господин бородач, и Трис, и так далее вплоть до провэнских тамплиеров, и что полковник, таким образом, был прав. Но это означает, что прав он был ошибаясь, потому что в конечном счете План, выработанный нами, был не тот, что предложенный им, а если был прав его План, был неправ наш, и наоборот, а если был прав наш, то зачем понадобилось Раковскому десять лет тому назад похищать у полковника неправильный План?

От одного только чтения записей Бельбо, занесенных в Абулафию, мне хотелось колотиться головой о стенку. Чтобы увериться, что хотя бы стенка существует реально. Я представлял себе, как должен был чувствовать себя он-то, Бельбо, в тот день и в последующие дни. А между тем на этом его повесть не кончалась.

Пытаясь хоть что-нибудь узнать, он телефонировал Лоренце. Ее тоже не было. Он не сомневался, что больше Лоренцу не увидит. В определенном смысле Лоренца была креатурой, выдуманной Алье. Алье же был креатурой, выдуманной Бельбо, а кем был выдуман он, Бельбо, Бельбо не знал. Он опять развернул газету. Единственное, что абсолютно несомненно: фоторобот — это он. Чтобы снять последние колебания, именно в эту минуту поступил еще один звонок. Тот же балканский акцент и те же рекомендации. Встреча назначена в Париже.

— Кто вы такие? — прокричал Бельбо.

— Мы из Трис, — ответил голос. — Что такое Трис, вы знаете лучше нас.

Тогда Бельбо решился. Он снял телефон и позвонил Де Анджелису. На коммутаторе не хотели соединять, Бельбо даже подумал, что комиссар больше там не работает. Но в конце концов его переключили на кабинет Де Анджелиса.

— Кого мы слышим, доктор Бельбо, — произнес комиссар каким-то саркастическим тоном. — Вы застали меня совершенно случайно. Сижу на чемоданах.

— Чемоданах? — в ужасе подскочил Бельбо при этом слове.

— Да, перехожу на работу в Сардинию. Надеюсь, там спокойнее.

— Доктор Де Анджелис, я должен поговорить с вами о важном деле. О той истории…

— Какой истории?

— С пропажей полковника. И насчет еще… Помните, когда-то вы спрашивали Казобона, знает ли он, что такое Трис. Так вот, я слышал о Трис. Я должен сообщить вам очень важные…

— Не надо сообщать мне ничего. Меня это уже не касается. И вообще, вам не кажется, что вы немного затянули?

— Да, я готов признать, я кое о чем умолчал тогда, давно. Но сейчас я вам все расскажу.

— Нет, доктор Бельбо, ничего мне не рассказывайте. Прежде всего мне хотелось бы, чтоб вы знали, что наш разговор сейчас прослушивается, а те, кто прослушивает, пусть знают, что я ничего не слышал и слышать не хочу. У меня двое детей. Маленьких. И мне дали понять, что с ними может что-нибудь случиться. И продемонстрировали, что это не шутки. Вчера утром, когда моя жена завела машину, у нее взорвался багажник. Заряд был очень маленький, хлопушечный, но этого хватило, чтобы показать: если захотят, смогут. Я пошел к начальнику и сказал, что до сих пор всегда исполнял свой долг, и делал больше, чем обязан делать, но что я не герой. Я даже могу отдать свою жизнь, но не жизнь жены и не жизнь детей. Я попросил о переводе. А потом пошел и сказал перед всеми нашими, что я трус, что я обделался со страху. И сейчас повторяю то же самое вам и тому, кто нас подслушивает. Я погубил свою карьеру, я потерял уважение к себе. Выражаясь красиво, я пожертвовал честью, но спас жизнь своим близким. Все говорят, что в Сардинии очень красиво, и мне не надо будет собирать деньги на отдых, чтобы посылать детей летом к морю. До свидания.